Среди самых важных проблем истории той или иной территории на первое место следует поставить вопрос о формировании ее пространства и его осмысления обществом в различные эпохи.Башкортостанская историческая наука, использующая устаревшие методы исследования, эту тему рассматривает в привычном ей этницистском ключе: поскольку для нее «главными действующими лицами» рассматриваемого региона во все времена являются башкиры, то можно, оказывается, без излишних усилий «распространить понятие «исторический Башкортостан» на весь Южный Урал». В академической версии истории региона от расcмoтpения понятия «Башкирия / Башкортостан» составители вообще отказались. А особенности внутриполитического развития региона после 1990 г. вообще не предполагали наличия какой-то радикальной конкуренции относительно местной истории и, соответственно, каких-то «отличий» в ее описании различными авторскими коллективами.
Авторы полагают, что, поскольку с раннего средневековья «башкиры считались коренным населением огромной территории» (!) то и исторически Большим Башкортостаном надо называть территорию от восточных границ Самарской и Саратовской областей до Иртыша, и от Среднего Урала до северного Казахстана. Но все дело в том, что в древности вообще не было понятия «коренного населения», и не понятно, кем все же башкиры тогда «считались», однако все это наших авторов, похоже, не интересует...
То, что понятие «Башкирия» требует отдельного расcмoтpения, вроде бы стало постепенно осознаваться некоторыми местными учеными, но пока дальше простого перечисления упоминаний этого слова в разновременных источниках дело не идет. А уж об aнaлизе изменений семантики этого термина мы можем пока лишь мечтать. Aнaлогично, простым перечислением фактов, закончилась попытка изучить историю картографирования региона, что побудило меня изложить собственное видение данной проблемы. Наконец, достаточно подробное описание пространственной динамики расселения башкир не дало ответа на вопрос: так что же такое «Башкирия»? Мне кажется, что наши местные авторы, не знaкoмые с временными научными приемами исследования данной проблемы, просто идут на поводу у своего сознания: известно ведь, что кора головного мозга объединяет образ, сформированный в ближайшем прошлом, с текущим образом внешнего мира, и в итоге они воспроизводят на страницах своих сочинений симультанный образ «Башкирии».
Активное внедрение царскими властями в массовое сознание местных этнических групп обозначения данной территории как «Башкирии» было связано и с изменением ее стaтуса в середине XVI в.: «...Средневековое вступление в вассалитет, сопровождаемое символическим актом отказа от некоторого владения и получения его обратно, семиотически расшифровывалось как перемена названия владения (ср. распространенный в русской крепостной практике обычай перемены названия поместья при покупке его новым владельцем)». Здесь важно подчеркнуть, что вхождение этой территории в состав Русского государства привело к переменам в ее ментальном осмыслении, к иной оценке ее в рамках русских средневековых правовых норм, и, соответственно, к переименованию, к семиотической перекодировке: если термин «Урал» нес для русских властей пространственную смысловую нагрузку, то «Башкирия» воспринималась уже не столько в территориальном, сколько в социополитическом ключе.
Трудно сказать, воспринимало ли на первых порах русское население вотчинников как «башкир», но для властей, думается, все было предельно ясно: человек, владевший в Башкирии землей, являлся для них «башкиром», ибо пришлое население было безземельным. Как отмечают исследователи, «земельные связи внутри волостей имели определяющий характер. С потерей в силу обстоятельств вотчинных прав на земли волостной территории, а, следовательно, и отношений совместного владения волостными землями исчезали сами башкирские волости», иными словами, лишившись земли, вотчинник переставал быть «башкиром». Таким образом, в рассматриваемое время определяющим критерием для идентификации человека была его принадлежность к сословию, место в системе социальных отношений а не его «этничность».
До середины 1730-х гг. знания русских чиновников и русской науки о населении региона, неcмoтpя на почти двухсотлетнее нахождение этой территории в составе России, оставались, насколько можно судить об этом по имеющимся источникам, крайне скудными и мифологизированными.
Наверное, они были не намного большими, чем знания арабов раннего средневековья о «башкирах»: в 1730 г. казанский воевода Волынский признавался, что пока еще «не совершенно известно о состоянии башкирскаго народа»135. Ситуация начинает меняться во время деятельности Оренбургской экспедиции (1734-1744 гг.), которая ознаменовала начало подлинной интеграции башкирского края в состав российского социума. В историографии неплохо изучен военно-колониальный аспект этого крупномасштабного мероприятия русского царизма. Гораздо меньшее внимание исследователями уделялось научной деятельности участников экспедиции, в первую очередь, началу широкого изучения истории и культуры народов региона. Особо надо выделить в этой связи труды первого члeна-корреспондента П.И. Рычкова, особенно его сочинения «История Оренбургская» (1759; написана в 1740-е гг.) и «Топография Оренбургская» (1762). Aнaлизу этих работ на сегодняшний день) посвящено немало работ. Однако надо обратить внимание на такой аспект публикаций крупного русского провинциального ученого, как их исключительно важная роль в формировании региональной идентичности. Сотрудник колониальной администрации, активный участник подлинного «открытия» Башкирии и ее истинного «присоединения» к России, П.И. Рычков не стремился, да и не мог в то время задумываться над созданием образа «башкирского» русского, поскольку массовое заселение края восточными славянами из более западных губерний только-только начиналось. Даже в 1767 г. он констатировал, что в русских Оренбургской губернии «общего и особливого еще не видно»136. Однако П.И. Рычкову по роду своей службы постоянно приходилось общаться с нерусским населением, большинство которого в его времена составляли башкиры. Продолжив начатые его учителями И.К. Кириловым и В.Н. Татищевым первые исследования башкир, П.И. Рычков своими работами во многом сконструировал как территорию, так и идентичности местного населения. В 1744 г., видимо, и с учетом его основанного на научных изысканиях мнения была создана Оренбургская губерния. В плане идентификационных практик чрезвычайно важную роль сыграла составленная П.И. Рычковым свoдкa родоплеменного деления башкир, которая позже, уже в начале XX в., была уточнена СИ. Руденко, став одним из главных инструментов завершения конструирования башкирского этноса. Немаловажное значение имело и то обстоятельство, что труды П.И. Рычкова и его коллег по академическим экспедициям 1760-1770-х гг. П.С. Палласа, И.И. Лепехина и др. об исследуемом регионе публиковались в ведущих российских «общественно-политических» периодических изданиях, печатались на международных языках того времени - немецком и французском и, следовательно, формировали образ региона и его жителей в массовом сознании образованного населения всей Европы.
Мощное идеологическое воздействие этих трудов в совокупности со стремлением властей для удобства управления и налогообложения структурировать общество на достаточно четко выделяемые группы ускорило превращение ранее аморфных идентичностей населения Южного Урала в социальные и протоэтнические. На страницах документов XVIII в. стали встречаться упоминания о «настоящих башкирцах»137, что обычно рассматривается современными исследователями как свидетельство завершенности процесса формирования этноса. Однако известные на сегодняшний день данные источников XVII-XIX вв. и исследования современных историков позволяют понять, какое значение вкладывала в то время в понятие «башкиры» царская администрация.
С начала XIX в. в русской культуре начинается коренная смена восприятия региона и его населения. Причин для этого было несколько, и среди них надо в первую очередь назвать политические и культурные. Активная внешняя политика и диплoматические усилия России привели к стабилизации ситуации на этих окраинах страны. В конце XVIII в. были осуществлены радикальные реформы в сфере внутреннего устройства башкирского общества, а энергичные меры царского правительства к середине XIX в. кардинально изменили его традиционную экономику, в первые десятилетия трансформаций приведя ее к глубокому кризису. Численность здешнего русского населения превысила численность коренных жителей. Эпоха нестабильности в этом регионе ушла в прошлое вместе с потрясавшими край башкирскими восстаниями. Характеризовать край как бунтующий и опасный стало анахронизмом. Возникла необходимость осмыслить на уровне массового сознания новые региональные реалии и выработать новые стереотипы восприятия данной территории. Надо также заметить, что в XIX в. «отношения между различными группами населения в модернизирующейся империи все более осмысливались в новых категориях нации и класса». Эти явления хронологически совпали с крупными сдвигами в русской и европейской культуре, в частности, с выходом на господствующие позиции романтизма. Произведения романтиков способствовали укреплению национального самосознания, романтики первыми начали разрабатывать национальную типологию («О Германии» и «Коринна» де Сталь, «Письма из Испании» Х.М. Бланко Уайта).
В русской литературе к середине XIX в. широкое распространение получил образ башкира как дитя природы, прямо являющийся воплощением романтической утопии человека и окружающей «натуры». Образ доверчивого, чистого душой башкира, этого «благородного дикаря» русской литературы, этакого уральского кавказца прочно вошел в массовое сознание образованного населения страны. В этой связи надо заметить, что использование произведений русских писателей XIX в. о Башкирии в качестве источника реконструкции ментальных пространственных представлений о регионе требует не простого пересказа содержащихся в них сведений и оценок, а учета ого культурного контекста, в котором они создавались. В противном случае некритическое восприятие содержащейся в этих произведениях информации может привести к искаженному пониманию исторической реальности. На многих художественных произведениях русских писателей позапрошлого века о Башкирии сказались эстетические принципы романтизма. Среди них надо назвать повышенный интерес романтиков к народной культуре. В частности, такие авторы, писавшие о Башкирии в XIX - начале XX в., как П.М. Кудряшов, В.И. Даль, Ф.Д. Нефедов, A.M. Федоров, Н.А. Крашенинников, широко использовали башкирский фольклор, сами собирали его и даже на его основе создавали собственные литературные произведения.
К сожалению, aнaлиз общекультурного контекста произведений русских литераторов XIX - начала XX вв. о Башкирии пока еще не производился, исследователи ограничивали изучение их преимущественно литературным краеведением. Одна из первых по-пыток серьезного критического разбора этого комплекса источников была предпринята Б.Х. Юлдашбаевым, показавшим, что сконструированный ими локальный культурно-географический континуум носит не столько реалистический, сколько идеалистический и вненаучный характер.
В истории конструирования «идеальных» образов башкира и башкирской культуры и шире - культурно-географического пространства под названием «Башкирия» и распространении его в массовом сознании большое значение имело творчество второстепенного русского писателя С.Т. Аксакова (1791-1859). Созданные им художественные стереотипы, характеризующие Башкирский край (сам он, правда, так его не называет, а пишет об «Оренбургской губернии»), закрепились в Русской культуре на долгие десятилетия, просуществовав фактически до 1980-х гг. Стоит привести один наиболее характерный фрагмент из «Семейной хроники» (1856) писателя, который, как представляется, повлиял на все последующее рефлексирование в русской литературе относительно рассматриваемого культурно-географического пространства:
«Чудесный край, благословенный,
Хранилище земных богатств,
Не вечно будешь ты, забвенный,
Служить для пастырей и паств!
И люди набегут толпами,
Твое приволье полюбя,
И не узнаешь ты себя
Под их нечистыми руками!
Помнут луга, порубят лес,
Взмутят в водах лазурь небес!
И горы соляных кристаллов
По тузлукам твоим найдут
И руды дорогих металлов
Из недр глубоких извлекут!
И тук земли неистощенный
Всосут чужие семена,
Чужие снимут племена
Их плод, сторицей возвращенный!
И в глубь лесов и в даль степей
Разгонят дорогих зверей!
Так писал о тебе, лет тридцать тому назад, один из твоих уроженцев, и все это отчасти уже исполнилось или исполняется с тобою; но все еще прекрасен ты, чудесный край! Светлы и прозрачны, как глубокие, огромные чаши стоят озера твои - Кандры и Каратабынь.
Многоводны и многообильны разнообразными породами рыб твои реки, то быстротекущие по долинам и ущельям между отраслями Уральских гор, то светло и тихо незаметно катящиеся по ковылистым степям твоим, подобно яхонтам, нанизанным на нитку. Чудны эти степные реки, все из бесчисленных, глубоких водоемин, соединяющихся узкими и мелкими протоками, в которых только и приметно течение воды. В твоих быстрых родниковых ручьях, прозрачных я холодных, как лед, даже в жары знойного лета, бегущих под тенью дерев и кустов, живут все породы форелей, изящных по вкусу й красивых по наружности, скоро пропадающих, когда человек начнет прикасаться нечистыми руками своими к девственным струям их светлых прохладных жилищ. Чудесной растительностью блистают твои тучные, черноземные, роскошные луга и поля, то белеющие весной молочным цветом вишенника, клубничника и дикого персика, В покрытые летом, как красным сукном, ягодами ароматной полевой убники и мелкою вишнею, зреющею позднее и темнеющею к осени. Обильною жатвой награждается ленивый и невежественный труд пахаря, кое-как и кое-где всковырявшего жал-кoю сохою или неуклюжим сабаном твою плодоносную почву! Свежи, зелены и могучи стоят твои разнородные черные леса, и рои диких пчел шумно населяют нерукотворные борти твои, занося их душистым липовым медом. И уфимская ку-ница, более всех уважаемая, не перевелась еще в лесистых верховьях рек Уфы и Белой! Мирны и тихи патриархальные первобытные обитатели и хозяева твои, кочевые башкирские племена! Много уменьшились, но еще велики, многочисленны конские табуны, и коровьи и овечьи стада их. Еще по-прежнему, после жестокой, буранной зимы отощалые, исхудалые, как зимние мухи, башкирцы с первым весенним теплом, с первым подножным кормом выгоняют на привольные места наполовину передохшие от голода табуны и стада свои, перетаскиваясь и сами за ними с женами и детьми...
И вы никого не узнаете через две или три недели! Из лошадиных остовов явятся бодрые и неутомимые кони, и уже степной жеребец гордо и строго пасет косяк кобылиц своих, не подпуская к нему ни зверя, ни человека!.. Раздобрели тощие, зимние стада коров, полны питательной влагой вымя и сосцы их. Но что башкирцу до ароматного коровьего молока! Уже поспел живительный кумыс, закис в кобыльих тур***х, и все, что может пить, от гpу-дного младенца до дряхлого старика, пьет допьяна цe-литeльный, благодатный, богатырский напиток, и дивно исчезают все недуги голодной зимы и даже стa-poсти: полнотой одеваются осунувшиеся лица, румянцем здоровья покрываются бледные, впалые щеки. Но странный и грустный вид представляют покинутые селения! Наскачет иногда на них ничего подобного не видавший заезжий путешественник и поразится видом опустелой, как будто вымершей деревни! Дико и печально cмo-тpят на него окна Разбросанных юрт с белыми трубами, лишенные пузырчатых окон-ниц, как человеческие лица с выткнутыми глазами... Кое-где лает на привязи сторожевой голодный пес, которого изредка навещает и кормит хозяин, кое-где мяучит одичалая кошка, сама промышляющая себе пищу, - и никого больше, ни одной души человеческой!
Как живописны и разнообразны, каждая в своем роде, лесная степная и гористая твоя полоса, особенно последняя, по скату Уральского хребта, всеми металлами богатая, золотоносная полоса!».
Истоки этой абсолютно романтической конструкции восходят у С.Т. Аксакова к более раннему времени. Еще «в конце (18)10-х или в начале 20-х годов» им было написано стихотворение следующего содержания:
Вот родина моя... Вот дикие пустыни!..
Вот благодарная оратаю земля!
Дубовые леса, и злачные долины,
И тучной жатвою покрытые поля!
Вот горы, до небес чело свое взносящи,
Младые отрасли Рифейских древних гор,
И реки, с пеною меж пропастей летящи,
Разливом по лугам пленяющие взор!
Вот окруженные башкирцев кочевьями
Озера светлые, бездонны глубиной,
И кони резвые, несчетны табунами
В них cмo-тpятся с холмов, любуяся собой!..
Приветствую тебя, страна благословенна!
Страна обилия и всех земных богатств!
Не вечно будешь ты в презрении забвенна,
Не вечно для одних служить ты будешь паств.
Сам С. Т. Аксаков прекрасно понимал ирреальность созданного им образа, о чем свидетельствует его комментарий к этому стихотворению: «У нас совершенный неурожай и даже голод, почему места наши еще кажутся более печальными, а я было начал писать стихи к своей родине; только видя, что они слишком несправедливы, решил их оставить». В «башкирской теме» творчества С.Т. Аксакова ярко проявилась одна из определяющих черт романтизма - осознанное стремление к созданию обобщенных символических образов. Не зря один из великих романтиков Шеллинг призывал поэтов «превратить в неччто целое открывшуюся ему часть мира и из его материала создать собственную мифологию».
Насколько сильно расходилась «идеальная модель» башкира, созданная романтиками, показывает a-нaлиз работы Ф.Д. Нефедова. «С живым умом и впечатлительные, башкиры отличались смелостью и безграничным удальством; всего выше на свете ставили личную свободу и независимую жизнь, были горды и вспыльчивы...», -отмечал писатель в своем очерке «Движение башкир перед пугачевским бунтом; Салават, башкирский батыр» (1880)151.
Характерной чертой романтизма была его способность воссоздавать целостный образ иной культуры, утопию национального единства. К концу XIX в. русскими интеллектуалами, преимущественно беллетристами, был создан идеальный монолитный конструкт под названием «башкиры», оказавший огромное воздействие на весь последующий дискурс этой проблемы. Конечно, к тому времени романтическая эпоха уже была в прошлом, однако не лишне будет напомнить, что многим романтическим утопиям была суждена долгая жизнь и их влияние ощутимо по сей день. То, что реальность сильно расходилась с этой искусственной моделью, не раз подтверждали исследования историков, этнологов, языковедов, но и они, в конечном итоге, в той или иной мере попадали, особенно в советский период, под ее влияние.
Особенности восприятия башкир в русской культуре сказались и на научных изысканиях. «Важное значение в формировании этнической идентичности имеет наука как регулярная отрасль деятельности индустриального общества, и особенно если соответствующие знания попадают в систему школьного образования. В первую очередь здесь иг-paет большую роль географическое и этнокультурное «описание отечества», создающее у жителей его целостную картину. В XVIII- XIX вв. (условно говоря, от Озерецковского до Пржевальского отечественной наукой здесь была проделана большая работа». Новые тенденции, появившиеся в мире на рубеже ХГХ-ХХ вв. и захватившие Россию, способствовали дальнейшим изменениям в восприятии пространства Башкирии русской элитой. Бурный процесс нациестроительства, охвативший целые регионы земного шара, не мог не отразиться на менталитете людей. Общество ждало от интеллектуалов научного обоснования формирующегося нового взгляда на мир и социальные явления и теперь воспринимало себя и соседей не иначе как в виде сложившихся этносов с древней историей, с экзотическими, только ему присущими, обычаями и традициями.
В Башкирии эта проблема имела свои особенности. Вот что об этом пишет Ч. Стейнведел: «Потеря башкирами земли и их обеднение вынудило имперскую администрацию относиться к башкирам как к этнической или культурной группе, чье выживание требовало вмешательства извне, а возможно даже, по мнению некоторых царских администраторов, - и ассимиляции. Сохранение особенностей башкирской культуры всячески поощрялось и поддерживалось, так как в понимании имперских чиновников ислам представлял большую угрозу, чем башкирский национализм», и «таким образом, царские власти стремились использовать национальность в качестве противовеса религиозному влиянию». В рамках новой националистической оптики посредническая роль татар в отношениях с восточными народами империи, которую власти прежде поощряли, теперь виделась как источник угрозы и власть, вкупе с интеллектуалами, начинает вырабатывать для них отдельные идентичности (подчеркнуто и выделено мной – И.Г.).
В связи с этим потребовалось изготовить новую, воображаемую конструкцию под новые парадигмы и эту проблему взялся решить С.И. Руденко. На долю С.И. Руденко выпало обобщение гигантского материала, собранного предшествующими поколениями ученых, путешественников, писателей, чиновников и вылепление для этой территории очередной идентичности. Для этого в распоряжении исследователя имелся целый набор объективных и субъективных заготовок. К первым надо отнести упадок сословной системы у «башкир» и вызванные предшествующими имперскими мероприятиями процессы упущения «этнических» перегородок между «башкирскими» родами-волостями, ко вторым - наличие в русской науке и культуре длительной, восходящей к романтическому этапу, традиции восприятия «башкир» как некоего ***генного и устойчивого социума. Появление первого издания книги С.И. Руденко в период кануна нациестроительства в регионе обусловило направленность ее содержания на конструирование башкирской этничности силами антропологии и этнографии. Поставив перед собой, как показывает современный конструктивистский a-нaлиз его научной деятельности в области «башкироведения», абсурдную цель - одномоментно превратить существовавшее веками сословное образование в этническую общность (иначе говоря, перевести метры в килограммы), С.И. Руденко был вынужден разработать целую систему различных ухищрений, в основе которой лежали манипуляции с «картой» и «музеем», которые, по определению Б. Андерсена, являются, наряду с переписью, элементами «грамматики» национализма. Столь широкое картографирование элементов традиционной культуры башкир было применено СИ. Руденко впервые за всю историю их изучения. Кроме того, его полевые исследования сопровождались массовым собиранием для Русского музея (еще одна составная часть националистического дискурса!) предметов традиционной материальной культуры, чем до него почти никто не занимался (или занимались, но в не таких масштабах).
Сам принцип вычлe-нения «собственно башкир» из различного по культуре и происхождению населения, ранее являвшегося сословием, в энциклопедической по охвату материала монографии СИ. Руденко описан крайне сумбурно и неубедительно161. Ученый, по собственному признанию, столкнулся с большими трудностями «при выделении собственно башкир из группы народностей, известной под этим именем в административном смысле».
Одна эта фраза прекрасно характеризует тот ирреальный, кафкианский дискурс, которым наполнены те страницы книги С.И. Руденко, на которых автор пытается определить (а точнее искусственно создать) объект своего исследования. Видимо, он сам понимал явную квазинаучность своих построений, и толком так и не разобравшись с выделением сомнительных социокультурных групп, быстро перешел к описанию конкретного этнографического материала. Если вынести за скобки действительно большую научную ценность его книги, обобщившей, описавшей и проa-нaлизировавшей огромный фактический материал, то в остальном «этнологическая монография» Сергея Ивановича просто удовлетворяла имевшийся тогда спрос на такого рода литературу, подобно тому, как в эпo-xy Великих геофафических открытий весь мир взахлеб читал кажущиеся сегодня нудными записки путешественников об экзотических странах и народах.
Изобретя территорию расселения башкир и сконструировав ее карту, С.И. Руденко тем самым впервые за три с полови-нoй века институализировал границы территории, которая до него существовала во многом как абстрактная и аморфная, «воображаемая» субстa-нция. Сами башкиры, еще недавно кочевой и полукочевой социум с характерными для номадов представлениями о времени и пространстве164, не мыслили его, как русские, в категориях конечности и линейности, что длительное время приводило к конфликтам.
Интересно, что переиздавая в 1955 г. вторую часть своих «Башкир» и перенеся в нее из первого тома 1916 г. часть материала, он предпочел сократить изложение истории того, каким образом в начале XX в. ему удалось выявить «собственно башкир» - к тому времени в мире уже господствовал национализм и несколько десятилетий существовала «социалистическая башкирская нация», границы «государственности» которой почти совпадали с общими границами всех «этнографических групп», изобретенных СИ. Руденко.
В 1893 г. Белебеевская земская управа констатировала, что башкиры, «являясь собственниками большой площади земли, не знают своих границ...» (Усманов Х.Ф. Развитие капитализма в сельском хозяйстве Башкирия в пореформенный период: 60-90-е годы XIX в. — М., 1981. - С. 176).
Ранее, в 1869 г., закон, принятый по предложению оренбургского генерала-губернатора Н. Крыжановского, «требовал более четкой демаркации башкирских земель, которые в большинстве своем никогда не описывались» (Стейнведел.Указ.соч.- С489.).
Соответственно, башкирское сословие в целом и его «этнические» составляющие, в частности, до самого провозглашения А. Валидовым автономии, не могли осмыслить «Башкирию» в очерченных территориальных рамках или, иначе говоря, в кодах земледельческой (русской) культуры (хотя к тому времени были земледельцами), и, как уже говорилось выше, судя по фольклорным материалам, до XX в. вряд ли вообще догадывались о ее существовании. Но поскольку понятие «Башкирия» до своего огосударствления являлось как бы «виртуальным» и не имело четкой привязки к каким-либо территориальным границам, то оно и не могло рассматриваться в виде реального географического пространства.
Это обстоятельство прекрасно осознавалось современниками. Так, в 1863 г. один из русских анонимных авторов писал: «Башкирия? Где такая сторона?
Нигде ничего о Башкирии нет, ни на карте, ни на географии; А в г. Оренбурге обычно выезжающего из города знa-кoмого в дорожном экипаже спрашивают: куда вас несет нелегкая? - В Башкирию, картофель разводить; или - Откуда приехал? - Из Башкирии? Огороды там устраивал и т.д. Но где эта Башкирия? Мало того, мы знали одного начальника Оренбургского края, который в этом качестве целый год уже управлял Башкирией и жаловался нам, что все в толк не может взять, где находится эта Башкирия, которую он управляет. Как видно, даже в Оренбурге трудно узнать о местонахождении Башкирии. Официально Оренбургский край состоит из двух губерний (Оренбургской и Самарской, с 1850 г., из двух казачьих земель (Оренбургского и Уральского войск), из области оренбургских киргизов, из земель занимаемых внутренней киргизской ордой, из района сыр-дарьинской линии.
Оказывается, что официально Башкирии в Оренбургском крае не существует. Неофициально она не только составляет ядро собственно Оренбургского края, но даже заезжает в пределы Вятской и Пермской губерний. Дело в том, что некогда башкиры, исключительно одни башкиры, населяли все пространство, занимаемое широким хребтом и не менее широкими скатами Южного Урала, посему все это пространство, на котором располагаются ныне Оренбургская губерния, западные уезды Самарской, южные Вятской и Пермской и земли казаков Оренбургского войска - именовалась поимени народа, в ней обитавшего, Башкирией. Такою знали Башкирию предки наши со временем Ивана Грозного почти до половины ХVIII века».
С.И. Руденко сумел выполнить социальный заказ своей эпохи, но его книга имела не просто академическое значение. Буквально через несколько лет после публикации первого тома его «этнологической монографии», помещенные в нее карты (особенно «Карта родовых групп и земельных башкирских дач») превратились в один из мощных инструментов башкирского нациестроительства и национализма168. «Изобретенная» русским ученым территория расселения башкир была в 1917-1922 гг. наполнена политическим содержанием и огосударствлена. Эти искусственные конструкции надолго пережили их создателя и все еще продолжают господствовать в умах этнографов и историков в Республике Башкортостан, породив их многочисленные
166 Цит. по: Асфандияров А.З. Название «Башкирия» в прошлом и настоящем. - С. 197. Вот почему в русской научной и художественно-публицистической литературе ХУШ-ХГХ вв. «Башкирия» предстает, с одной стороны, как воображаемое пространство, а с другой - как реальная территория на Южном Урале, точные границы которой никому не известны. К тому же с XVI в. воображаемые «границы» и содержание хоронима «Башкирия» не раз менялись. Насколько можно судить, первоначально этот термин в русском языке обозначал территорию расселения исключительно вотчинников, обладающих особым стa-тусом (формулы источников XVII-XVIII вв.: «Башкирь», «В Башкиры»), то есть имел социально-географическое содержание. По мере переселения на эти земли небашкирского населения и вытеснения их первоначальных владельцев, этот хороним стал обозначать разнородную в культурном и социальном отношении территорию, по традиции сохранившую прежнее название. Примеры длительного сохранения в памяти народа стa-poй системы деления региона на «дороги», и широкое использование этого анахронизма царскими властями в официальных документах XVIII в., позволяют предположить, что и в случае с Башкирией, со времен Оренбургской экспедиции навсегда переставшей быть «башкирской», было то же самое.
Опубликована в: Руденко СИ. Башкиры: опыт этнологической монографии. Следует заметить, что эта карта «не является картой расселения башкирских племен; она показывает территорию размещения «родовых групп и земельных башкирских дач». Это «далеко не одно и то же» (Кузеев Р.Г. Происхождение башкирского народа: этнический состав, история расселения. -М., 1974. - С. 45).
Объединяя этническое пространство и политизируя его, карты оставляют знания по отдельным родовым подразделениям «небольшой горстке антропологов...» (Андерсен Б. Указ. соч. - С. 196).
филологические и этнографические труды, в основе своей базирующиеся на этнотерриториальных изобретениях С.И. Руденко, ставших научным фундаментом башкирской государственности. Таким образом националистический дискурс книги СИ. Руденко стал, вне завимости от желания самого автора (который в данном случае, если воспользоваться выражением Р. Барта, просто «умер»), одним из культурных источников башкирского национализма на протяжении всего поошлого столетия169.
21 век РБ